Песня про ежа 

Ружье драгоценное взял я в гордыне, 
Пошел охранять золотистые дыни. 

Кто ест их - не знаю, но я не хочу, 
Чтоб хищники опустошали бахчу. 

Хозяин сказал: "Ёж виновен в покраже". 
А ёж: "Я в глаза их не видывал даже!" 

Хозяин и дыни - мне все невтерпеж! 
Погиб от руки моей вечером ёж. 

"Не бей меня, - мне он сказал пред кончиной, - 
Беды твоей смерть моя станет причиной". 

Сказал - и ушел от меня навсегда, 
От палки моей приключилась беда. 

Был ёж этот ханом, знатнейшим по крови, 
И были у хана красивые брови. 

Гордился он ханской породой своей, 
Оставил он девять ежат-сыновей. 

Все девять - опора отцовского крова, 
А младший - толмач у судьи мирового. 

Вот вижу я: кто-то пришел на бахчу, 
Плоды обрекая стальному мечу. 

Ко мне подкатился, как бочка живая, 
Громадную саблю свою обнажая. 

И взял я немедленно под козырек. 
"Отца моего ты убил, - он изрек, - 

Все дыни я съем - не наемся, покуда 
Тебя не убью! Не уйдешь ты отсюда!" 

Угрозы такой испугался я так, 
Что сразу взобрался наверх, на чердак. 

А восемь ежей на лугу косят сено, 
Как только спущусь я - убьют непременно. 

Теперь буду предан ежами суду, - 
Свидетелей двух я навряд ли найду. 

О боже, создавший хозяев и дыни, 
Ежей убивать я не буду отныне! 


Такие вот настали времена... 

Такие вот настали времена: 
В делах людских корысть во всем видна, 
Кто больше всех добра себе накопит, - 
Тому и честь повсюду воздана. 

Ум хорошо, но ум еще не все, 
Барыш солидный с ним соедини. 
Коль умный, да не нажил состоянья, 
В заботах тяжких кончишь свои дни. 
Когда сидишь ты, в мысли погружен, 
Ты мыслям вздорным ходу не давай. 
Коль будешь говорить все откровенно, 
Успеха не добьешься, так и знай. 

Тот, чьи дела благословит Аллах, 
Себе добра немало наживет. 
Но и тогда с людьми не будь заносчив, 
Ведь нынче так, а там - наоборот. 

В обманчивом, насквозь прогнившем мире 
По-всякому идут у нас дела: 
Коль хорошо - ты окружен любовью, 
Коль плохо - и любовь, глядишь, прошла. 
Себя в границах должен ты держать, 
Дурные мысли от других скрывать. 
А кто с собой не в силах совладать, 
Пусть дома взаперти себе живет. 
И кто его, беспутного, помянет? 
Кто пожалеет, если он умрет? 


Придет пора... 

Придет пора, когда простой народ 
Не будет ублажать своих господ, 
Когда он, подлых и глумливых биев 
Сжив со свету, свободно заживет. 
Таким, как я, откроются просторы, 
Слова мои услышат наши горы, 
И боль моя до каждого дойдет. 


Казак ничего не забыл 

Эй, джигит, от чистого сердца пишу. 
Я слыхал, похваляется подлый шамхал, 
Будто душу пред ним я в беде изливал. 
Пусть знает, я честен и горд с давних пор, 
С шамхалом еще не окончен мой спор. 
Пусть он знает, Казак ничего не забыл: 
Ни девушек тех, что он подло растлил, 
Ни стонов народа под тяжким ярмом, 
Ни горестей тех, кто с неволей знаком, 
Ни тех, кто предательски был им убит - 
Все это Казак в своем сердце хранит. 


Нашим думам нет числа... 

Нет числа, ох, нашим думам нет числа, 
Думы наши неизбывны, как скала... 
Ты за думой думу нам не шли, творец, 
Чтобы смерть до срока нас не унесла. 
Ведь из жизни уже многие ушли, 
А другие терпят муки там, вдали. 
Ведь одно на свете - с кем-то есть и пить, 
А другое - другу боль свою излить. 
Этот мир повержен в грусть, опустошен, 
Процветают в нем глупцы - таков закон, 
Как иначе мне еще их называть? 
Словно жаворонка хочет в сеть поймать. 
Стережет нас строго Азраил. 
Богач на свете том кусает пальцы - 
С собой не взял он то, что накопил. 
Не стоит пальцы зря свои кусать, 
Нельзя, сражаясь лежа, побеждать! 


И стрелой, ушедшей ввысь, звеня... 

Что за парень я беспечный был, 
Рос на воле, цвел, как летний луг, 
Птицей над поляною парил... 
Что же все так изменилось вдруг? 
Прогремел я, словно в небе гром, 
Молнией сверкнул, блеснул огнем 
И стрелой, ушедшей ввысь, звеня, 
Сгинул, будто не было меня. 
Был с друзьями бережно учтив, 
Взглядом ясным каждого встречал 
И, папаху лихо заломив, 
Ласточкой пред ними щебетал. 
В доме скучном гостем не бывал. 


Асхар-тау 

Что Асхар-тау выше может быть, 
Что шире Дона в мире может быть, 
Что аргамака может быть статней, 
Старейшины почтенней и знатней? 
Но что мне Асхар-тау вышина, 
Когда над ним летает ястребок? 
И что мне Дона даль и ширина, 
Коль по зиме сковал его ледок? 
И что мне аргамака красота, 
Когда за клячей он плетется вдоль дорог? 
И что старейшины мне гордость, доброта, 
Коль на пиру, коленопреклоненный, 
Он выскочке здоровья вдруг желает 
И за него свой осушает рог?